Труба отчаянно фальшивила в этом шабашном оркестрике, двигающемся не в ногу. Тусклое зимнее небо, загороженное снеговыми тучами, отдавало эхом воронья. Под ногами хлюпала неизбежность грязи из снега, песка и соли. Алые гвоздики кровью падали наземь, отмечая пунктиром путь от подъезда хрущёвки до невзрачного пазика похоронного бюро, убого стоявшего за углом. Соседи тенями иного мира смотрели на процессию. Немолодая женщина скривила лицо, выходя из машины. Уже давно никто не хоронит от дома, где умерший жил. Сейчас принято сразу из морга прощаться и ехать на кладбище. Никто. Никто сейчас не устраивает этакое шоу для соседей. Не принято скорбеть, не принято показывать мёртвых. Если ты умер, то исчезни. Не пугай других тем, что ты умер. Живые не должны знать о смерти, ничто не должно нарушать обывательский покой. Ни этот твой труп, ни эти затоптанные, утонувшие в грязи кровавые цветы, ни сама эта нелепая и немодная процессия с чахлыми искусственными венками. Какое ей дело до этой заплаканной женщины в чёрном платке? То, что они живут на одной площадке в подъезде, их не объединяет. Из-за её дурацкой идеи похоронить мать как должно теперь не подъехать к дому. Тоже мне, дочка магната. Из морга хоронить дешевле. Зачем было везти гроб сюда? Показывать всем и каждому свою скорбь? Да все знают в доме, как ты редко приезжала к своей матери! Это ведь соседка вызвала скорую, когда случился этот инсульт. К чему вся эта твоя ущербная скорбь?!
Небо, теряя снег, молчало. Пазик увёз прошлое соседки. Жизнь крутила колесо событий дальше. Но что-то царапало изнутри, не доставляя радости. И женщина поняла, что по ней её дети так скорбеть не будут. Закроют в ящик, и с глаз долой. Без цветов, без музыки. Без всего того, чем она корила свою соседку.